Всего лишь ветер за окном.

Из динамиков голос женщины с длинными светлыми волосами поет о зиме в сердце. Она знает то, чего не знала ты. Господи, как же Вы похожи... Каждый раз, видя ее лицо на экране, фото, плакатах, сердце обмирает – ты. А потом опадает. Нет. Ты была немножко другой.

Ветер. Я помню, как он раздувал твои волосы – ранняя весна, грязный снег, взломанный лед – ненавижу это время года. Посреди этого ты, в распахнутой шубке и без шляпы. Ты подставляешь лицо ветру и смеешься. У тебя был очень странный смех. Он чем-то напоминает смех сумасшедших, когда они счастливы. Впрочем, тогда я знала о них только по книжкам.

Мара...

Ты вложила свою руку – длинную, с аккуратным перламутром на ногтях – в мою. И мой взгляд упал на кольцо на указательном пальце.

-             Черный турмалин, - шепнула ты.

-             Камень ведьм? – я переспросила автоматически, разглядывая его. И, подняв глаза, увидела твою понимающую улыбку.

-             Меня зовут Мара, - сказала ты, - подожди меня после концерта, ладно?

Потом ты читаешь стихи со сцены, а я смотрю на тебя со своего места возле массивного подсвечника. Ты высокая, с длинными руками и ногами, в черном платье. Грива платиновых волос падает на плечи.

 

Я расскажу тебе – про великий обман:

Я расскажу тебе, как ниспадает туман

На молодые деревья, на старые пни.

Я расскажу тебе, как погасают огни

В низких домах, как – пришелец египетских стран –

В узкую дудку под деревом дует цыган.

 

Я расскажу тебе – про великую ложь:

Я расскажу тебе, как зажимается нож

В узкой руке, как вздымаются ветром веков

Кудри у юных – и бороды у стариков.

 

Ропот веков.

Топот подков.

 

Я слушаю тебя и чувствую, что хочу тебя поцеловать. Остро. Мучительно. Я чувствую себя маленькой, глупой, неопытной.

И говорю тебе это потом, когда мы выходим из помещения и ты тащишь меня за руку вниз к набережной. Тогда ты хохотала как безумная, а ветер трепал твои волосы.

Мы идем в твою одинокую квартиру, где вечно задернуты шторы, вечно разобрана постель и вечно полные пепельницы, а тяжелая смесь ароматов твоих духов, черного кофе и сигарет буквально окутывает меня.

В этот же день, в первый наш день, ты целуешь мои глаза, приучаешь меня к себе и опиуму, а я тебя – к коньяку, кофейному шоколаду и туфлям на каблуках. Мы пьем крепкое вино из прозрачных бокалов и говорим о профессии. Благо она у нас общая. Только ты стоишь в конце пути, а я в начале. Я читаю тебе вслух Шекспира: «Розмарин – это для памятливости. Возьми, дружок, и помни».

А потом... Мои руки на твоих тяжелых широких бедрах, твой язык у моего рта и ногти впиваются в ладони. Твои глаза темнеют от страсти. И шум ветра за окном. Ты тянешься за бутылкой, стаскиваешь с моих пальцев кольца и швыряешь себе в бокал.

-             Ветер на улице, - говоришь ты.

Я рассеянно глажу твой теплый живот.

-             Хочешь, я подарю тебе обручальное кольцо? – внезапно спрашиваешь ты.

Теперь я смеюсь, как безумная, отмахиваясь от абсурдности и интимности твоего предложения. Ты улыбаешься и вдруг тихо:

-             Я люблю тебя...

Ты первая женщина, сказавшая мне о любви. Мы долго смотрим друг другу в глаза и пропадает пять лет разницы в возрасте, ты смотришь глазами маленькой девочки,  прижимаешься ко мне, кладешь голову мне на грудь и я чувствую своим сердцем биение твоего.

Мы врастаем друг в друга, дурея в тумане опиума и поцелуев, проводим все наши встречи в постели, ты пишешь мне стихи, бьешь посуду и безумно ревнуешь к прохожему, попросившему прикурить. Потом ты получаешь диплом и долго, задумчиво рассматриваешь его при свете лампы. У меня мелькает мысль, что ты его сейчас порвешь, несмотря на жесткую корку.

Я уезжаю. Потом уезжаешь ты. Мы не видимся почти три месяца. И что-то рушится. Я прихожу на полчаса и ты просишь меня остаться. Насовсем. Что я тогда говорила? Не помню. Помню, что торопливо натягивала сапоги, возилась с молнией, а другой рукой гладила твои колени. Ты задумчиво смотришь на меня, а потом говоришь странную фразу:

-             Потом, когда ты найдешь ее, когда ты поймешь, что сильно любишь ее, поцелуй свою девочку в глаза...

Я хватаю сумку, обещаю позвонить завтра утром и убегаю в ветер.

Все. Конец. Передоз. Официальное заключение о неосторожном применении снотворных средств. Ты ушла. Почему. Никто не знает. Тебе надоело.

Я ни разу не сказала тебе – люблю. Ты и так это знала.

А потом черный шарф на голове, белая роза в дрожащих пальцах и я читаю твое имя на плите. И даты: 31 октября 1974 – 04 ноября... Мара, я действительно не помню, когда ты умерла. Вытеснение? Да черт с ней, с психологией... Ты такая красивая и такая спокойная. И никогда больше не будешь царапать ногтями стекло, мучаясь от бессонницы, рыдать мне в колени, целовать мои глаза, пить вино с моими кольцами, носить мои туфли, резать запястья осколками коньячной рюмки.

Я не плачу. Я любила тебя. А черный турмалин называется - шерл.

Не будет наших вечеров, наших стихов, наших сказок. Не будет погружения в психоанализ. Страсти и нежности. Хохота на площадях. Моих рук на твоих бедрах. Чтения вслух, шоколада, нас... Ничего. Только ветер.