Но она ее не любила,

Не любила...

И все дела.

 

 

Пусть опять выглянет солнце. Пусть перестанет томить постоянная пасмурная осень на мое сердце, на мою душу. Пусть мне не будет так больно. Пусть мир перевернется вспять и станет легче моему избитому бессонными ночами и снами о ней телу. Пусть перестанет молчать телефон, пусть она позвонит мне. Хотя бы на мгновение.

Набрать номер и вздохнуть в трубку? Она произнесет вежливую стандартную фразу, возможно, даже добавит – доброе утро. Хотя, какое оно доброе? Для меня – точно ужасное. Да и для нее, я думаю. У нее не бывает утро добрым. Нужно просыпаться. Но она спит по утрам, а не ночью, как все нормальные люди, за исключением влюбленных, безумных и брошенных. Интересно, я – брошенная или отказанная? Как там у Ахматовой – «Брошена – придуманное слово. Разве я цветок или письмо?» Разве я цветок? А что касается писем, то никогда я их не умела ей писать. А она мне – тем более. У меня получались какие-то смазанные фразы с обязательным в каждой строчке love. Она вдумчиво читала их, касаясь легонько золоченой дужки очков с простыми стеклами. Зачем она их носила? Для солидности, наверное, но она и так излучала ее. Это видно было по ее стилю одежды, аксессуарам, классическому пальто. Да еще и очки...

Я стояла перед ней, ощущала ее неповторимый запах – смесь парфюмерного мыла, духов и сигарет «Pierre Carden». Где она их умудрялась находить – по-моему, уже два года, как они перестали появляться на прилавках табачных киосков. Может быть ей их специально поставляли в картонных коробках – оптом. Сигареты пахли сушеными персиками.

-         Я тебя люблю, - тихо сказала я ей, когда мое желание прижаться щекой к ее груди пересилило застенчивость. Да что – застенчивость! Я страшно боялась ее, боялась сказать ей о себе. Она подняла глаза над красной папкой. В них было столько чувств – гордость, радость, удивление, неожиданность, растерянность.

-         Детка, ты ошибаешься. Ты принимаешь увлечение за любовь.

-         Нет! Нет! Это не так. Я сгораю, когда вижу тебя, и задыхаюсь, когда не вижу.

-         И что же мы теперь будем делать?

-         Я не знаю, - я растерялась. Я не ожидала такого вопроса. Мне казалось, что она всегда знает, что и как делать.

Мне снились странные сны. Я видела ее. Нас. Я видела церковь, торжественное убранство католических сводов. Теплоту. Я знала, что ей холодно в православных церквах. Мы стояли там – она и я. Она была женственной, обворожительной, желанной, прекрасной. Мы обменялись кольцами. Я обычно просыпалась на этом...Но я представляла, что потом мы отправляемся пить шампанское. И дальше наша жизнь чудесна!.. Правда, дальше у меня фантазии не хватало, но я все равно не сомневалась, что жить мне с ней будет безумно счастливо и прекрасно.

-         Ты придешь ко мне сегодня вечером? – спросила она внезапно, проходя мимо меня. Я не ожидала вопроса и судорожно глотала, чтобы голос не звучал хрипло.

-         К тебе?

-         Да. Мы посидели бы, выпили вина, послушали музыку. Придешь?

-         Конечно.

На ней был мягкий красный свитер. Мы пили мартини из треугольных бокалов, она, смеясь, кормила меня удивительно вкусными шоколадными конфетами. Я восхищалась ей, читала стихи собственного сочинения, касалась рукой волос, лица. Она отставила в сторону прозрачные треугольники и наклонилась ко мне.

-         Знаешь, чего я хочу? Уже давно? Хочу тебя поцеловать.

-         Что тебе мешает?

Она улыбнулась и потянула меня к себе. Ее губы тепло коснулись моих.

Это она убила меня. Только она виновата в моей смерти. Что толку притворяться живой, когда меня уже давно нет. Она убила меня, потопила в своем чертовом треугольном бокале. В своих бездонных глазах, которые рассматривали так, будто видели все насквозь. Вытащила мою душу – как карту из колоды подобных – и на лету прострелила из пистолета надежды. Я вспыхнула, взлетела, сверкнула яркой секундной кометой, осветила на миг весь небосвод. Но она в этот миг моргнула. И не заметила ничего.

Вот так. Я сгорела, скончалась, рассыпалась. А она сполоснула бокалы и выкинула пропитанные алкоголем оливки. И меня вместе с ними.

Ядерная смесь мартини «bianka», ее губ и моего сдавленного от страсти и желания дыхания отравила меня насмерть. Что делают при отравлениях? Промывают. Психиатры, если сильно постараются, сумеют прополоскать душу. Но что делать с сердцем. Кому предъявить его?

А еще бывают противоядия. Но у меня на них всегда была аллергия.

Господи! Там – на небе! Прошу тебя. Умоляю. Пусть опять выглянет солнце. Пусть перестанет томить постоянная пасмурная осень, которую она так любила, перестанет давить на мое неизлеченное сердце, на мою плохо прополосканную душу. Пусть мне не будет так больно. Пусть опять завезут сигареты с запахом сушеных персиков. Я научусь курить. Пусть перестанет молчать телефон. Пусть она позвонит мне, хотя бы на мгновение.