И снова осень кутает черты

Блестящим тюлем, ложью и сомненьем,

И старые деревья, словно тени,

То черным промелькнут, то золотым,

 

И, умирая, впитывают дождь,

Как обреченный пьет свое лекарство.

Скажи, какие видишь сны и царства

Ты там, где никого уже не ждешь?

 

Где только я - нелепость и обман,

Что так с тобой едины ненароком.

Но ты не здесь, ты не у этих окон,

Ты все листаешь старые тома.

 

И на одной из выцветших страниц,

Спокойной, как всегда, и молчаливой,

Ты все плетешь рубашки из крапивы

Нежнейшим и прекраснейшим из птиц.

                                                                              И. Филиппова

 

У ее сотового телефона был уникальный звонок. Я такое слышала впервые. Он имитировал шум дождя. Капли ударялись о лужи, подпрыгивали и растворялись в прохладной стене. Это была ее погода – дождь и туман. В нем прячутся чувства, растворяются личности, легко дышится. Этакая смесь одиночества и экзистенциальности. Полная неузнанность.

Она подняла голову с подушки. Взгляд, некоторое время неосмысленный, изучал потолок – серебряные звезды на темно-синем фоне, потом повернулась ко мне.

Знаешь, я  снова проснулась с ощущением тоски...

Ее зовут Элиза. В ее имени тоже ведущее Л. Ее символ – крапива. Немецкий акцент, холодные синие глаза, высокий лоб и светлые волосы, всегда взхломаченные с утра. Молчаливая сдержанность. Неотъемлемая от шизоидности алекситимия. Поджатые губы. Маски. Улыбка Чеширского кота. Томик сказок Андерсена.

Жизнь закручивается в спираль. Мне попадается ни кто-нибудь, а Элиза, которая спасает лебедей. Это ли не символ. Где Леда, там и лебеди и вот - Элиза.

Мне нравится ее кормить, а ей нравится, как я готовлю. Жареное мясо, сыр, много петрушки, орехи, помидоры. Красное вино в круглых бокалах на черных ножках.

Я люблю ее ноги с изящными лодыжками, упакованные в остроносые туфли на каблуках, затянуты ремешки с пряжками.

Она расчесывает волосы и аккуратно подводит глаза. Мне хочется надавить одним пальцем на пружинку и она вздрогнет, всхлипнет, потеряет всю свою уверенность, колени подогнутся, она будет плакать у меня на плече. Зачем?

Меня пугает, что мне не нужны ее чувства. Ее мысли и переживания. Ее слова о любви. Я равнодушна к сексу с ней. Это ненормально. Если человек рядом с тобой, к нему надо испытывать чувства. А иначе – зачем тогда он тебе нужен? Пусть живет на своей планете.

Каждая женщина – новая сказка. Как правило, из давно забытых старых. Это тоже жутко и дико. Потому что только я знаю, чем она закончится.

Элиза...

Моя работа не допускает посторонних мыслей. Им просто негде разместиться. Весь день, как весь кабинет, наполнен только необходимыми вещами. Вещи меня знают и любят. Каждую из них я выбирала и первоначально обстоятельно знакомилась. Потому они меня не предают. Но – и это мне недоступно – они начинают любить и Элизу.

Я варю для нее кофе. Прямая связь – кофе и Элиза. Крепость, насыщенность, ароматный, пряный, незабываемый вкус, густая пена и чернота. Чернота – синоним непостижимости. Не окунешься, не поймешь, не найдешь. Глухо. Недоступно для понимания. Закрытая книга, пир за занавеской. Интересно, о чем думал Бетховен, сочиняя свое «К Элизе». Такое ощущение, что о грустной сказке для заледеневшей девушки.

Она входит в квартиру, бросает ключи, воротничок ее белой блузки, идеально накрахмаленной и отглаженной, оттеняет глухой черный пиджак. Она улыбается краешком губ. Морщится. Будто пришла не ко мне. Элиза, мне бы тебя поцеловать. Прямо здесь, в пахнущем кожей и твоими XS коридоре.  В другом месте она всегда желанна. Может, потому что недоступнее. Или место не располагает для чувств, потому они так обострены.

Мне надоело читать про боль, скажет она мне, сворачивая очередной файл. Надоели твои несчастные девочки, погибшая любовь, обломки отношений. Твоя профессиональность, четкие фразы указаний, я устала. Это слишком грустно. Это слишком неизбежно. Невозможно прожить, обжигая сердце одним именем. Ты несчастна со мной.

Но я люблю тебя, отвечаю я, отрываясь от цветов на подоконнике.

Нет, ты не любишь, ты жалеешь. Это не любовь. Это не отношения. Это их надлом. Когда разламываешь орех и видишь сердцевину. Все – дальше ничего нет. Остается только съесть его. Съесть и забыть. Финал. Конец твоей сказки. Я ведь никогда раньше не знала, чем она закончится.

Элиза, ты делаешь мне больно. Но ты права. Бесконечно права. И от этого сознания мне делается еще больнее, не потому что я хотела жизни с тобой, потому что разбиваются иллюзии, все что будет потом, будет только бредом. Даже если декорации будут выглядеть так же, как и раньше.

Элиза, гора крапивы уменьшается. И вместе с тем уменьшается вечность. Ты становишься отпечатком, образом, размытым оттенком на палитре памяти. Узнать, что такое вечность, оказывается, просто.

А ты... Ты учишься говорить. Вспоминаешь слова, которых была лишена столько времени и твои губы пробуют, привыкают к очертанию звуков. Неприкрытое крыло лебедя указывает на незавершенность, но тебе все равно. Ты выполнила свою миссию. Обет выдержан. Все хорошо. Лебеди спасены. Сказки рушатся, ангелы умирают, сердце сочится кровью. Любовь – это тот заоблачный ад, в который безумцы верят. Опиум предполагает одиночество. Я неразлучна с ним. Ты еще умеешь чувствовать, Элиза?

Чувствовать? В той пустоте, в которой я жила? Твои слова как дыхание ветра. Ты как ледяной узор на стекле, но я не вижу твои глаза. Они задумчивы, но я не вижу дна. Ты огонь, но огонь ожога. Это слишком. Это время. Это слишком для меня.

Ну что же, рабы выходят из повиновения, принцессы – из моды. Где твои девятнадцать, Элиза? Или это были века?

Вечность тоже кончается. У тебя есть осень, опавшие листья, дождь... Стихи, музыка, ломтики шоколада, минеральная вода со льдом в прозрачном бокале на фиолетовой салфетке. Алкоголь. Ты видишь в осени святость? Я люблю ее небо. Листья, пропитанные солнцем, которое отдает им все свое тепло и свет, чтобы замереть на несколько месяцев, пока не появятся новые. А я... Я живу в темноте, которую рассеивает только пламя твоей свечи.

Каждый год в тебе что-то умирает...

Опять ты о боли!

Не думай обо мне с болью, Элиза. Тот, о ком сильно болишь, превращается потом в пустой угол памяти. В мире, где побеждают Герды, не стоит колоть себя острыми краями льда.

В этом мире всегда будет побеждать Герда, поверь мне. Такой уж у нас мир и ничего тут не попишешь. У сказки должен быть только хороший конец, иначе что это за сказка.

Моя сказка.

А твоя сказка тоже с хорошим концом. Про любовь.

Любви нет.

Любовь – это бог. Как же бог?

Бог ушел и бросил нас. Бог зажег костер и отдохнул около него, а потом ушел куда-то по своим неведомым тропам. А мы остались... танцевать в этом затухающем пламени.

Ну...я же не Бог.

Но у тебя его глаза.

Ты разрываешь мое сердце. Как нож ракушку, без всяких обстоятельств. Скоро наступит зима и останутся только голые ветки, подмороженные дорожки. У зимы внутренняя красота. Я не всегда ее вижу.

Ты говоришь очень пронзительно. Так надо уметь.

Надо уметь так думать. Сказать легко. Главное - это мысль. Слова придут сами.

Странно. У меня наоборот.

Я другая. Темноволосая.

У темноволосых девушек глаза горят дьявольким огоньком. И пют они только текилу.

Возможно.Оттого потом во рту так солоно. Будто прокушены губы. Но все так бесполезно, Элиза, так бессымленно.

Тогда не думай о смысле. Думай о словах. Или обо мне.

Вечер затухает. Все со временем перестает воспламеняться. Превращается в лед, которых растает только через отрезок времени. Никто не знает, когда оно наступит. Время. Отдавая дань старым обетам, вечерами Элиза подбрасывает в камин охапки колючей крапивы. Тонкие края бокала солоноваты на вкус, на дне засыхают капли текилы.