В морщинах коры блуждает ветер.

Пилят стволы,

Обнажают кольца.

Губят деревья

С детства любимые.

Сегодня крона

целует корни.

Дорога к дому

дается тяжко?

В полете падения –

восторг кончины.

А в моих поцелуях

твоя неизбежность

невыносима.

Невыносимо?

 

/С.Сурганова/

 

В романтичном кабачке с бордовыми шторами на окнах играет моя любимая композиция. Когда-то меня звали Леди Опиум. Я издали смотрю на твой профиль, поглаживаю длинный мундштук, и думаю о необратимости времени. Вся гамма чувств запрятана где-то очень глубоко. Я не помню, какого цвета море. Я не вижу конца вечности, которая тянется слишком долго. Я не вижу смысла. Может, попросить тебя  показать? Здесь душно и все друг друга знают. Я подхожу к барной стойке и брюнетка с фиалковыми глазами предлагает мне выпить. Я соглашаюсь. Она заказывает вермут и мило сообщает, с кем из присутствующих здесь девушек знакома более чем по имени. Мне становится тошно. Неужели мы сами довели себя до того, что переводим любые отношения в интим. Или то, что кто-то считает интимом, мы называем просто способом провести время. Все легко и необременительно. Лечь в постель или выпить коктейль – какая разница. Я слышу твой смех. Ты пришла не со мной. Впрочем, я тоже. Трагизм вечера скорее напоминает обыденную комедию о банальном расставании.  Я не хочу рассказывать историю нашего знакомства. Не хочу вспоминать дни нашего расставания. Ты чувствовала миллионные уколы снежинок ревности. Они укутывают меня до кончиков пальцев, но я не ощущаю ничего. Я вспоминаю твои полные коленки и шрам на одной из них. А ты уже не рисуешь в блокнотах мою татуировку в виде разбитых песочных часов, и никогда уже не порвешь золотой браслет на щиколотке. Все спрятано под строгими брюками. Я так много прятала под маской вечной деловитости. Я скучаю, господи, как я скучаю! Я наблюдаю за тобой. Я вижу тебя, а ты меня нет. Ты помнишь? Может, еще помнишь? Крошки шоколада с миндалем, длинные ногти цвета мокко, глотки красного вина из высокого бокала. И эта музыка. Тема для темной девушки. Брюнетка, заказавшая вермут, обнимает меня за плечи. Ты грустишь, красавица? Я провожу пальцем по ее губам. Я пытаюсь увидеть в ее лице черты той, которая здесь, в зале. Воздух пропитан душным пудровым ароматом духов, я за прозрачной стеной, которую мы никогда не разрушим. Да, я грущу. Я грущу. Развесели меня. Пошли потанцуем.

Я пью бокалами терпкое «Cave de fleure», брюнетка глотает кофе по-турецки и ломает шоколад, в котором тоски больше, чем ядер миндаля. А потом касается меня горячими, легкими, со свежим маникюром пальцами.

Наверное, мы беспощадны к тем, кого называем убийцами. Они лишают жизни только тело. А здесь мое тело живо, только что толку, если я никогда не смогу сказать, где моя душа, потому что каждое чужое прикосновение доставляет мне невыносимую боль, к которой я пытаюсь себя приучить. Наверное, я становлюсь мазохисткой. Мне кажется или твоя новая девушка с красивым ртом, который, наверное, так приятно целовать, чем-то похожа на меня. То, что называется один тип. Это случайность или мой бред? Может, ты специально искала кого-то похожего. Нет, какая чушь. Я поднимаю глаза. Брюнетка улыбается. Наливает мне вино. Она пишет на салфетке, что хочет продолжения этого вечера. Я вспоминаю другую исписанную салфетку, которую до сих пор храню. От женщины, которую я когда-то безумно-безумно, до дрожи в коленях, любила. Я что-то говорю в ответ. Время тянется невыносимо долго. Кто-то когда-то придумал, что самый лучший и преданный друг – это одиночество. Но одиночество – наркотик, затягивает так, что потом хочется вылезти, а не получается. Живешь, как в розовом тумане, пропитываешься насквозь, и понимаешь, что больше оно тебя никуда не отпустит. Когда я была с ней, я иногда начинала мечтать об острых ощущениях. Сейчас я мечтаю просто об ощущениях. Хочу чувствовать хоть что-то, замечать тающие под осенним солнцем листья, цвет глаз проходящей мимо девушки, горчинку в терпком, чуть схваченным осенней прохладой воздухе. Я молю о чувствах. Я молю даровать мне избавление от всего негатива, что душит меня. От ненависти, зависти, злости. Я так хочу снова почувствовать счастье, отключиться от всего. Она для меня – это капля той жизни, что я вела до наркотика. Она – единственное, что полностью спасет и излечит от одиночества. Она – полная чаша чувств. Даже сочится из стенок. Она как мой чайник из фиолетовой глины, в котором я долго заваривала  любимый жасминовый чай. Он настолько пропитался запахом, что даже пустой кипяток, настоявшись десять минут, дарит легкий аромат жасмина в чашке. Она – глоток жизни. Крыло ангела, надрезанное у основания,  капли живой теплой крови капают и оставляют след на первой изморози луж. Я тоскую, я безмерно тоскую по тебе. Когда мы расстались, я получила свободу. Бескрайние просторы своего собственного я. Настолько широкие границы, которые не разорвет ни одна трель мобильного телефона. Я осталась только с собой. И как оказалось, каждый мой шаг от прежних уз приводил к новым, затягивающимся намертво кандалам. Бесполезно выть на звезды – мне одиноко. Бесполезно просить тебя вернуться – ты этого не сделаешь. Мы растворяемся в этом мире, как крупинки сахара в чае, и слезы случайной девушки из темного клуба, которая разделила с тобой постель, оказываются дороже всех сокровищ фараона. Я хочу любви, теплоты и понимания. С высоты своей гордыни, миллионы равнодушных взглядов застревают в оправе очков, и ни одного – страстного. Виной моему расщеплению становится женщина. Умные японцы настолько опасаются женщин, что даже заключают их в иероглифы, над которыми красными буквами пишут «опасно». Две стоящие рядом женщины означают «горе». Я не знаю японского языка, но для меня каждое утро начинается с баллады тягучего сплина. И лицо спящей брюнетки на соседней подушке такое же обычное, как и все остальное. Фиалковые глаза спрятаны под веками. Она спит. Загадочно и безмятежно, окутанная шлейфом моей ностальгии  и раздумий, что я буду с ней делать.

Я подхожу к окну. Нaверное, есть какой-то особый смысл в том, что каждое новое утро начинается для меня с бредующих по улице. Непонятно куда направляющиеся тени. Среди них, закутанная в сливочно-бежевый палатин, пошатываясь на высоченных каблуках, шагает мое одиночество. Я прислоняюсь к стеклу и ровно 60 секунд пытаюсь выхватить в толпе хотя бы контур Ангела. В сумочке начинает звонить сотовый, брюнетка во сне морщится и  натягивает на ухо плед. Время взрезается белой небесной стрелкой пролетающего в облаках самолета. Я молчу.

Это символы нового дня, Господи?